Жил брадобрей-отшельник, интраверт
Жил, не тужил. Сам чистил инструмент,
Сам мылил сам себя и брился каждый раз,
С себя оплату брал и от себя же получал заказ
Тихонько в уголке разматывал свой век
И безобиднейший, был в общем, человек
Не трогал и блохи и разведенью мух
Всецело посвящал свободный свой досуг
Еще любил считать он на небе ворон,
Слетавшихся под кров к нему со всех сторон
И – все!
Чего же не любил? Страшился и бежал?
Того, что разлучит его с собой кинжал
Или – столовый нож (орудье мясника),
Убийственный микроб, придя издалека.
Космическая пыль и углекислый газ,
Укол веретена, заноза, судный час!
Боялся кирпича и потому свой дом
Из балок прочных сколотил с трудом
Но вот, лиха беда:
Однажды брадобрей услышал где-то мысль,
Что разложению подвержен организм
Имеет место ветхость, седина,
Упорный ревматизм…
Вот это так дела!
Дурным известьем тем
Обеспокоен был он свыше всяких мер:
«Выходит - все? Напрасен всякий труд?!
Спасенья нет? Не врут?!
В последний путь
Отправиться как скоро суждено мне?,
А перед этим – старость…»
Страх огромный
Так истерзал философа всю душу
И чашу равновесия нарушил,
Что сон и аппетит – оставили его
«О, нет! Состариться мне тоже суждено!»
Шумел чудак и с этого испугу
Поднял он на ноги всю местную округу.
Соседи говорят и вторят все: «Уймись!
Живи себе, как жил,
И проживешь всю жизнь –
Скворцом!
А старость… Так о ней
Нет смысла думать раньше времени,
Ей-ей!»
«Да, старость… проживешь…»
Им вторил голос, хныча,
«Ведь беззаботно жить
Вошло уже в привычку,
А тут – Армагеддон! Исусе! Тле-ни-ë!»
И так вот, погружался он в нытье,
Пускал слезу, изматывал всю душу,
Ссылался что кругом – «не то»,
Капризничал и никого не слушал
Из безызходности он выхода искал
Вздыхал и думал, думал и вздыхал:
Эх, вот несут ведь околесицу!
Не убедишь их! Избежать бы тленья…
И взял, - на чердаке своем повесился
Из чувства самосохраненья!